Неравносторонний «треугольник»

Письмо, переданное мне в редакции одной из газет, принадлежало женщине, которая называла себя жертвой мук ревности, обиды и предательства:

«На протяжении восемнадцати лет у нас была, как мне казалось, благополучная, счастливая семья. Любящий муж, внимательный ко мне, заботливый к детям, не подавал никаких поводов для ревности, хотя часто бывал в командировках. Я ему очень верила, да и он не сомневался в моей преданности.

И вдруг я случайно нахожу письмо, где неизвестная мне особа пишет мужу о своей тоске, просит его как можно скорее приехать и назначает даты и места встреч в других городах.

Я не поверила глазам своим, но не подала и вида, что знаю о письме. Поехала в курортный городок, где нетрудно было их найти. Мое появление было для них сверхнеожиданностью, тем более что муж дважды в день звонил домой, жалуясь, что скучает и беспокоится о нас.

Состоялся разговор троих. Тут же, на берегу моря. Сами понимаете, сколько нужно было проявить выдержки, силы воли, чтобы не опуститься до оскорблений и скандала!

И тут выяснилось, что ни она, ни тем более муж не собирались в дальнейшем создавать новую семью. В своих встречах они усматривали просто развлечение, легкий флирт.

У мужа, как он говорил (при ней!), никогда даже мысли не возникало бросить семью или разлюбить меня. Действительно, и письмо его, и звонки были всегда полны любви, внимания и заботы. Вероятно, бесхарактерность, а возможно и тщеславие руководили им, когда он принимал предложения «весело провести время», освободиться на какой-то срок от семейных дум и забот…

Не стоит говорить, какие душевные муки я испытала. И они не прошли для меня бесследно. Скоро год, как я лежу в больнице. И по сей день я не знаю, от чего больше страдаю — от физических или душевных мук, чувства унижения, опустошенности.

Мужа я простила, он остался в семье. Больно видеть его теперь, навещающего меня в больнице, подавленного, постаревшего, провинившегося…

А вот ту женщину, которая ради забавы лишила меня веры в человека и доставила мне и детям столько страданий, я не прощу до конца дней своих! И именно потому, что она — женщина.

Как оказалось, она не сберегла и свою семью: разошлась с мужем, оставила без отца дочь, которая, впрочем, не является помехой для ее любовных похождений.

Возможно, и сейчас какая-то семья стала жертвой очередных любовных интриг этой дамы. И, быть может, платой за муки ревности явилось благополучие семьи и здоровье ее членов. Ей-то что до того!

Не буду возражать, если расскажете мою историю и на ее примере осудите подобных женщин, охочих до чужих мужей, и взовете к совести и чувству долга нестойких супругов».

Казалось бы, нехитрая житейская история. Сколько таких было, сколько еще будет! Но ведь каждому, кто оказывается в положении женщины — автора письма (назовем ее Н.), его трагедия представляется единственной и неповторимой. И потому, как ни банальна ситуация «треугольника», приведенная в письме, невозможно читать его равнодушно, без сострадания.

Семья Н. восстановилась. Но не вернулся ее душевный покой. Это чувствуется по тону письма, по его очевидной необъективности. Н. во всем обвиняет «ту женщину». Но это явный самообман. Он нужен ей, чтобы оправдать свое примирение с мужем. В душе-то она его не простила! Чувство обиды гложет ее. Она переносит это чувство на третье лицо в надежде, что публичное осуждение «женщин, охочих до чужих мужей» избавит ее от страданий, поможет обрести покой.

Нет. Все-таки надо начинать с мужа. Давайте представим, как должен чувствовать себя мужчина, который звонит домой, говорит о тоске и беспокойстве, а затем, повесив трубку, отправляется к другой женщине? Что он при этом должен думать о себе самом? Радоваться, как ему здорово удалось обмануть близкого человека? Но, быть может, с женой его связывает скорее привычка и штамп в паспорте, чем настоящие супружеские чувства? Тогда, пожалуй, обман не особенно сильно затронет его совесть? Но как тогда ему оценивать свое лицемерие по телефону? Как бы там ни было, в подобных ситуациях человек не может не оказаться в двойственном, ложном положении. И чем легче он с ним справляется, тем ниже его требовательность к себе и тем непривлекательнее его моральный облик. И дело тут даже не в нарушении долга, верности, которые могут трактоваться по-разному, а прежде всего в утрате собственного достоинства, собственного лица в своих же глазах.

Ложь, лицемерие, двуличность — наиболее отвратительные, отталкивающие спутники неверности. Им нет и не может быть оправданий. Но невозможность оправдать поступок отнюдь не исключает необходимости понять и правильно оценить его. В зависимости от этого и мера осуждения должна быть разной.

Чем определяется сила боли, глубина обиды, причиненные чужим поступком? Очевидно, характером, степенью неприятности этого поступка. Но ведь степень-то эта измеряется самим пострадавшим. И если он допускает ошибку в измерении (неправильно понимает, переоценивает значение отдельных действий), не является ли это причиной неоправданного усиления его собственных страданий?

Значит, лучшей помощью для Н. будет не безоговорочная поддержка ее позиций, а попытка дать ей возможность по-иному взглянуть на дело.

Итак, попробуем.

Притязания одного супруга на чувства, внимание, заботу другого понятны и справедливы. Но не на все его чувства, не на все внимание. Отдавая положенное (или желаемое) семье, человек чаще всего имеет еще какой-то круг внесемейных интересов, внесемейного общения. При нормальных взаимоотношениях супругов между этими кругами не возникает противоречия. Напротив — один круг обогащается за счет другого. Но коль скоро кто-то один ставит перед собой задачу — замкнуть все интересы другого в кругу семьи — жди неприятностей! Если он справится со своей задачей — значит, как уже говорилось раньше, подавит, сломает личность партнера. Иногда такое подчинение выглядит как «благополучная семья». Во всяком случае так оценивает положение «победитель», навязавший свой диктат. Бывает даже, что он гордится успехом: «Сделал человека из непутевого». Но «человека» он лепил по своему проекту, не заботясь, насколько этот проект устраивает «непутевого». И тот оказывается втиснутым в образ, созданный для него супругом, как в тесную одежду. Он привыкает, не ропщет, не жалуется, а ждет только момента, когда можно будет ее скинуть — частично или полностью, на время или насовсем. Не такое ли бла-гополучие было в семье Н.?

Конечно, огромное значение имеет то, как именно проявляются внесемейные интересы. Скажем, увлеченность мужа творчеством, спортом, книгами, самодеятельностью и т. п. затрагивает самолюбие жены меньше, чем посещение компании приятелей с картами и выпивкой и, уж разумеется, чем общество другой женщины. И это вполне понятно, поскольку общение с другой женщиной (и тем более чувства к ней) — неважно, на какой основе оно возникает, каким отвечает запросам и как далеко простирается, — очень часто затрагивает ту сферу души, которая по незыблемым моральным устоям целиком и полностью должна принадлежать семейному кругу. И потому никого не удивляет, что «верность» мужа, проводящего все вечера перед телевизором или лежа с газетой на диване и с безразличием принимающего «положенную» заботу о себе, оказывается предпочтительнее, чем настоящее живое человеческое чувство, но чувство, разделенное с кем-то другим.

Диалог

— Что только не предпринимала я, чтобы помочь дочери наладить отношения с мужем! Я испробовала все, что в моих силах!

— Вероятно, не все…

— Что вы имеете в виду?

— А вы не пробовали оставить их в покое?

Заметим, что такие внесемейные отношения не строятся по заранее намеченной программе. Очень часто они возникают на основе сочувствия, сострадания к человеку, обиженному жизнью, нуждающемуся в участии, помощи. Не тщеславие и слабохарактерность, а простая человечность побуждает к сближению в подобном случае.

Не так ли было с мужем Н.? Однако, если даже дело обстояло именно так, это не могло избавить его от сознания предосудительности своего поведения. Необходимость сохранять тайну должна была резко обострять двойственность его положения, о чем говорилось выше. И он не мог не испытывать вины, но у него не было возможности оправдаться, освободиться от угрызений совести. Они толкали его на усиленные изъявления теплых чувств к жене, побуждали к повышенным проявлениям заботы и внимания. Все это компенсировало ущерб, который наносила его связь семье и Н. Именно поэтому (а не потому, что муж хитро и искусно обманывал!) Н. ничего не подозревала. И не случайно у Н. даже задним числом не возникло сомнений в искренности звонков и писем мужа! Как тут не вспомнить Ф. М. Достоевского, который считал, что настоящей любви не может быть без чувства вины перед любимым человеком.

Таким образом, не меняя принципиальной оценки поступка мужа как бесчестного, беспринципного, мы можем все же допустить, что его действия не были продиктованы сознательным стремлением получить личную выгоду, удовольствие за счет интересов семьи. Вероятно, все его, действия диктовались добрыми побуждениями, но при этом он пришел к ситуации, в которой не смог примирить непримиримое.

Необходимо подчеркнуть, что здесь речь идет об отношениях, в которых проявляются достаточно глубокие устойчивые интересы, а не случайные развлечения типа «командировочно-курортного флирта», когда заранее избирается способ времяпрепровождения, а уж потом подходящий объект.

Конечно, Н. поступила мудро, простив мужа. А вот подняться до объективного отношения к бывшей сопернице ей не удалось. Все известные факты ее биографии Н. обращает ей в вину. «Не уберегла семью… оставила дочь без отца…» Может, это не вина, а беда ее? Нет, вряд ли все так просто, как это видится Н. И намерений разрушать чужую семью она ведь не имела. Она грелась теплом от чужого очага, но не претендовала на сам очаг.

Как часто, когда события поворачиваются против нас, мы, не задумываясь, усматриваем в них проявление чьей-то злой воли. Нам как будто легче принять их, когда есть кто-то виноватый, на кого можно направить досаду, негодование. Но, найдя адресата, эти чувства тянут за собой новые, аналогичные и мешают разобраться в истинном положении вещей.

Что же посоветовать Н.?

Прежде всего, попытаться по-новому оценить случившееся и поставить точку. Дело это прошлое. Что бы там ни было, надо смотреть вперед. А если и случится обернуться назад, не упускать из виду все доброе, светлое: за восемнадцать лет его было гораздо больше, чем мрачного.

И еще ей надо поучиться у людей, обладающих редким даром — уметь увидеть, почувствовать под маской фактов, отдельных высказываний и поступков истинное отношение к себе, отличить случайное от существенного. Даже тогда, когда речь идет о неверности. Яркий пример такой способности представляет Яков Богомолов — герой одноименной драмы Максима Горького и созданного на ее основе кинофильма «Преждевременный человек». Вот как принимает он факт измены жены. Сначала он ошеломлен ее сообщением о неверности и не сразу верит ей. А поверив, он в первую очередь думает не о себе, не о своей попранной чести. Он страдает, но прежде всего старается понять, что толкнуло жену на этот шаг. И ему становится ясно, что это — поступок отчаяния, протеста против его недостаточного внимания к ней. В истинном ее отношении к себе Богомолов не сомневается: «Я ведь знаю — ты меня любишь, я это чувствую». Вот почему в его реакции нет осуждения, а преобладает теплота, сострадание, сочувствие. Такая реакция может лишь еще больше привязать любящего человека.

…У читателей может возникнуть сомнение: не слишком ли много высказано здесь предположений, насколько они соответствуют истине, а главное—произведет ли сказанное должное впечатление на Н. Не отвергнет ли она все эти рассуждения и советы?

Нет, не отвергнет! Прежде чем их опубликовать, я побывал у Н., познакомился с ней. Мы вместе обсуждали ее письмо и вместе пришли ко всему тому, о чем говорилось выше.